«В научной среде стало больше бюрократии»

Одно ФАНО

— Николай Анатольевич, как вам работается в новом академическом формате?

— Во-первых, должен сказать — несмотря на все опасения, Федеральное агентство научных организаций (ФАНО) демонстрирует нормальную работу. По крайней мере, на научные исследования, занесенные в трехлетнюю программу, деньги выделяются четко.

Правда, сейчас речь идет о сокращении зарплат в институтах на 5 процентов и о перебрасывании этих высвободившихся средств на другие статьи, но это уже тема отдельного разговора. Другая сторона медали — уровень бюрократии в научном сообществе повысился в разы. Мы просто тонем в ворохе заполняемых бумаг. Более того, все эти бумаги в обязательном порядке нужно везти в Москву. Причем, я не оговорился — не отправлять, а именно везти, так бывает довольно часто.

Например, годовой отчет главный бухгалтер должен доставить в столицу лично. Также бывают случаи, когда в ФАНО без объяснения причин вызывают директоров институтов. Те бросают свои дела, приезжают порой из довольно отдаленных регионов, и оказывается, что от них требуется всего лишь  подпись под очередным документом. И все это, разумеется, не радует. Впрочем, идеальных ситуаций не бывает. Раз кто-то посчитал, что такой формат эффективен — ну что же, будем работать в таком формате.

— Сейчас во многих организациях в ходу так называемое ручное управление, когда подавляющее большинство вопросов решаются на уровне первого лица. А что происходит в ФАНО?

— Отчасти там также действует система ручного управления. Мне уже приходилось связываться напрямую с руководителем ФАНО Михаилом КОТЮКОВЫМ и просить решить ту или иную проблему, которая не могла решиться на низовом уровне. И все решалось мгновенно. Получается, что у руководства есть понимание происходящего в институтах. А вот у исполнителей такого понимания нет.

— Еще один вопрос связан с выборами директоров институтов. Стала ли эта схема прозрачной и демократичной, как вроде бы и планировалась?

— Знаете, возможно, демократичной она и стала. Но выборный формат в научной среде никак не отражает нашу специфику. В фундаментальной, да и прикладной науке люди добиваются серьёзных высот уже в зрелом возрасте. И уж точно не в 25, не в 30 и даже не в 40 лет. Есть, конечно, исключения из правил, но они достаточно редкие.

Соответственно, руководителями тех же НИИ работают достаточно возрастные специалисты. И заместители у них тоже далеко не юноши и не девушки. Но по закону, который в Государственной Думе планируется рассмотреть в сентябре этого года, участвовать в выборах будут люди не старше 65 лет. По крайней мере, так зафиксировано в законопроекте. А таких людей в руководстве институтов, в принципе, немного. Но при этом на каждую должность должны претендовать не менее трех человек, чьи кандидатуры соответствуют довольно жестким требованиям, и которые будут согласовываться сразу в трех инстанциях — Совете по науке при Президенте РФ, ФАНО и РАН. Лишь после этого в институтах могут проводиться выборы.

Но что происходит уже сейчас? В настоящее время в России работает более 800 институтов, и в половине из них, то есть в 400 учреждениях, будут переизбираться директора. Получается, что претендентами (из расчета три соискателя на одно место) должны стать 1 тысяча 200 человек. Найти такое количество потенциальных директоров довольно сложно. Поймите меня правильно, я всецело поддерживаю идею омоложения управленческого состава. Это  необходимо. Но вот в современных реалиях сделать это крайне сложно. Либо выборы превратятся в профанацию, где все будет согласовано заранее, то есть кандидатура будет на самом деле одна, а остальные кандидаты получат неофициальный статус технических, необходимых лишь для соблюдения процедуры. Ну и кому нужны такие игры, кому нужно тратить массу усилий на создание выборного антуража? Это будут просто декоративные выборы.

Просто знать — мало

— В следующем году будет производиться оценка эффективности институтов. Чего вы ждете от этого?

— Видимо, ничего хорошего. Ведь из 800 институтов многих просто сочтут лишними. А уж по какому принципу, этого мы не знаем. Но лично у меня прогнозы довольно пессимистичные. Например, в нашем регионе работает 4 института. А останется, скорее всего, один. Впрочем, пока рано делать какие-то выводы.

— В системе научно-исследовательских институтов появились собственные «дорожные карты». Какие проблемы прослеживаются в этой связи?

— Согласно «дорожным картам» у нас должен быть 41 процент молодых специалистов. Звучит красиво. Только где я их найду? Молодежь в науку идет неохотно. К примеру, выпускник того же геологического факультета пойдет работать либо в геологическую же компанию, либо в добывающее предприятие. Зарплаты там больше, нежели у нас. Особенно в крупных отраслевых организациях. Вот ребята и выбирают, где платят больше.

— Но ведь в науку всегда шли немногие. Ученые — особая категория специалистов, и тут нельзя подходить с общими мерками «дорожных карт». Я не прав?

— Ну, видимо, кто-то этого не понимает. Вот и получаются перекосы, при которых ко всем подходят с одинаковой меркой. По моему мнению, создавать возрастные критерии в НИИ это все равно, что определять возрастную планку для поэтов или композиторов. И ведь кадровая проблема отечественных научно-исследовательских институтов будет только усугубляться.

Вот все споры о ЕГЭ уже набили оскомину. Честно говоря, не хочу развивать эту тему. Но один нюанс все-таки озвучу.  Единый государственный экзамен направлен на создание утилитарного подхода к образованию. Он позволяет получать знания по схеме: да — нет, не более того. Места для анализа при таком подходе не остается. По сути, ЕГЭ на корню уничтожает инициативу. Ты должен просто ЗНАТЬ. А нас учили еще и ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ЗНАНИЯМИ. И о каком развитии науки может идти речь в таких условиях? Ученый — человек творческий, он должен не бояться анализировать, не бояться проявлять разумную, а порой и не разумную инициативу. Только это дает возможность делать открытия, которые на начальном этапе выглядят откровенным бредом. Но ЕГЭ не позволяет создавать прослойку свободно мыслящих людей.

И дорога, и ЛЭП

— Какие разработки, в наше время, разумеется, являются для вашего института наиболее перспективными? Они, рискну предположить, связаны с недрами?

— Не только, хотя, как я уже и говорил, без разработок наших специалистов в Магаданской области не реализовывается ни один крупный проект в сфере недропользования. Начиная от Наталки и заканчивая более мелкими объектами — везде работали наши сотрудники. И сегодня мы также продолжаем изучать процессы формирования пород на территории Колымы и прилегающих к нашему региону районов Якутии. Также знания и опыт специалистов Северо-Восточного комплексного научно-исследовательского института ДВО РАН востребованы в рамках работ на месторождении Купол. Да и в Арктике тоже. И это не полный перечень профильных проектов.

 Впрочем, не менее важными для нас представляются и другие научные направления. Например, мы имеем довольно успешные палеоклиматологические разработки. Это крайне интересные задачи, которые мы решаем на научном уровне. Не случайно уже доказано, что за последние 100 лет климат в наших северных районах потеплел на 2 градуса. И таких задач у нас много. В нашем институте работают, действительно, высококвалифицированные ученые, продолжающие вносить большой вклад в отечественную науку.

— Последний вопрос — как ученый вы поддерживаете идею строительства автомобильной дороги от Магадана до Владивостока, по побережью Охотского моря?

— Это и правда интересная идея, ведь она позволит не только связать южные территории Дальнего Востока с севером надежным и круглогодичным транспортным коридором, она еще и даст толчок развитию прибрежной зоны. Не говоря уж о дополнительных возможностях для освоения новых месторождений полезных ископаемых. Кстати, проект не новый. В советские годы уже была попытка построить дорогу от Магадана до Охотска. И часть трассы, до поселка Толон, даже построили. Так что к вопросу можно вернуться и в наши дни.

— А ваш институт этим проектом каким-то образом занимался?

— Мы занимались изучением этого вопроса. Причем мы предлагали комплексный подход к реализации проекта, то есть строить и дорогу, и ЛЭП. Тем более нашим изолированным энергосистемам не хватает потребителей, что делает электроэнергию крайне дорогой. Вот тогда  там появятся еще и новые ЛЭП, можно будет говорить о настоящей инвестиционной привлекательности этой идеи, поскольку для потенциальных инвесторов (если говорить о развитии прибрежной зоны, например) развитая транспортная составляющая и развитая энергетика — факторы важные. А точнее — ключевые.

Беседовал Александр МАТВЕЕВ